Зара тут же затихла, словно и не было ее скорбного воя и причитаний.

– Жену свою ты тоже знал. – Альвин помедлил, глядя на меня, а я стояла, пытаясь взвесить все «за» и «против». Как быть с ним, с дочерью, с домом? Как рассудить и по справедливости, и так, чтобы не вызвать никаких несогласных шепотков в народе, ведь, ясное дело, слухи пойдут.

– Грамотный? – Он кивнул мне в ответ. – Неси перо, чернила и лист.

Едва все запрошенное оказалось на столе, как я под тихие всхлипы Зары указала за полчаса постаревшему отцу на стул, с которого встала сама.

– Пиши. Я, имя, род, если есть, четвертого дня во втором зимнем месяце от 1511 года передаю свой дом в столице королевства Андария, городе Латисса, в пользу Эвелин Латисской, принцессы Андарии для организации сиротского дома. Передаю безвозмездно и безвозвратно. Печать есть?

Мужчина кивнул, ушел на второй этаж и принес кусочек сургуча и мешочек с мелким песком. Шорох сыплющегося на пергамент песка, дуновение, пара секунд ожидания, пока брошенный в латунную ложку сургуч расплавится над огнем, и глава уменьшившегося в численности семейства прижал печатку на мизинце к сургучной лужице на пергаменте, оставляя оттиск-монограмму.

Итак, я только что отжала дом. Принцесса Эвелин – детектив и черный риелтор. Отличный карьерный рост, ничего не скажешь.

Невзирая на всю тяжесть ситуации, а скорее даже по причине ее осознавания, я пыталась найти для себя хоть что-то забавное во всем происходящем. Можно ли считать это защитным механизмом психики? Наверное, да, потому как при мысли о собственном «развитии» мне самую капельку, но стало смешно. Черный юмор я любила еще в родном мире, так что можно считать, что ничего для меня в этом не поменялось.

– Хорошо. А теперь отдавай мне ключи, бери дочь, собирайте вещи, и чтобы к завтрашнему вечеру вас в этом доме не было.

– И… все? – В голосе мужчины слышалось недоверие и едва ощутимая надежда.

– И все, – мрачно подтвердила я, массируя висок пальцами. – С супругой попрощаешься?

Я не знала, что конкретно полагается в этом мире за убийство с попыткой присвоения чужого жилья, но, опираясь на скромные знания о Средних веках своего мира, могла предположить, что точно ничего хорошего. Отец Ольхи, видимо, знал.

Он подошел к супруге, бледной, изгрызшей губы в кровь, немигающим взглядом следящей за его движениями. Медленно снял со своего пояса нож, взяв его в правую руку. Также медленно завел левую руку за голову жены, снимая с нее пышный чепец и являя на свет масляных ламп густые черные локоны. Сверкнула в неверном свете сталь, и вся буйная грива, что скрывалась под головным убором женщины, осела на пол, в два движения намотанная на кулак и грубо обрубленная прямо у затылка.

Я, завороженная, не смела сказать и слова, глядя на этот ритуал.

Стоявшая до этого момента без единого звука Зара порывисто всхлипнула, но смолчала. Только из глаз полились крупные горючие слезы.

– Он был сыном моего младшего брата. Я клялся сберечь его детей. И не смог. Ты сделала меня клятвопреступником. Пролила мою кровь. Втянула в это мою дочь. У меня нет больше жены, и не было никогда. Я не знаю тебя. – В его голосе не было злости или гнева, только бесконечная печаль.

Посеревший лицом «вдовец» снял с пояса своей не жены кольцо с ключами и, положив его на стол поверх написанной им дарственной, отошел к дочери, что усадил перед письмом на лавку.

Забрав со стола связку и документ, я кивнула Альвину, и мы ушли, выводя подстриженную пленницу наружу.

При виде нашей процессии все, кто так или иначе остался на улице, занимаясь «делами» (наверное, никогда еще так тщательно и в едином порыве никто не чистил дорогу от снега, как происходило сейчас), уставились на нас и Зару, с которой сейчас можно было писать икону матери-мученицы.

Сложив написанный не мужем документ вчетверо, я задумалась на мгновение, куда мне его деть. Никакой сумки я с собой не брала, справедливо рассудив, что все покупки за меня сможет носить Альвин. Собственно, а почему бы не отдать дарственную на хранение ему?

Переданный документ и ключи мой телохранитель взял без вопросов и спрятал в свою седельную сумку.

Вскочив в седло, я приняла из рук «вот этого господина» Марию, усадила ее перед собой и глянула на стоящих рядом переодетых гарнизонных стражей.

– Благодарю за службу. Дальше моя помощь потребуется?

Капитан отряда отрицательно качнул головой.

– Нет, ваше высочество. Ее признания достаточно. Рады служить!

Испытывая прилив внезапного раздражения и злости, я резко кивнула, натянула на руки перчатки, накинула на голову капюшон и пришпорила коня, благо с той стороны, откуда мы сюда приехали, улицы пустовали.

Альвин не мешкая отправил лошадь следом.

До замка мы добрались в тягостном молчании. Мария, притихнув, крепко держалась за седельную луку, вжавшись в меня спиной. Я же думала о том, что все-таки надо приказать послать отряд на поиски бедного мальчишки, нутром чувствуя, что это ничего не даст, а если и даст, то результат меня не обрадует.

Ворота начали открывать при моем приближении, и я подогнала коня ударами пяток, чувствуя, как холодный воздух вымораживает мою злость и горечь, пусть и не целиком.

Сделав полтора круга по двору, переводя коня с галопа на рысь, а затем и на шаг, я наконец остановила животное и, подождав, пока Марии поможет спуститься подошедший к нам конюх, спрыгнула с седла сама, погладив лошадь по шее на прощанье.

На душе было гадко и тоскливо, но где-то внутри тлел уголек надежды. Я думала о том, что, возможно, смогу в этом мире не только устроить свою тушку в тепле и уюте, реализовав все потаенные мечты, но и сделать что-то полезное. Что-то, чем можно искренне гордиться. И, на мой взгляд, создание нормальных, цивилизованных детских приютов – цель более чем достойная.

Подошедший Альвин протянул мне сложенную вчетверо дарственную, но я забрала у него еще и мешок с подарком для Миры.

– Я могу донести… – начал было он, но я его прервала:

– Можешь, но не понесешь. Доложи барону Эддрику о случившемся, и, если это возможно, все же съездите поищите мальчишку… или то, что от него могло остаться. Если он погиб, то стоит похоронить его так же, как и сестру.

Альвин коротко поклонился и быстрым шагом скрылся в замке, а я, оглядев двор, взяла Марию за руку, и мы медленно пошли в сторону крыльца.

Девочка прижимала к себе одной рукой мишку и полупустой туесок со сладостями, а я размышляла о том, что этот мир во многом более жесток, чем мой, и нужно быть ему под стать.

Как выжить тут и не стать чудовищем в собственных глазах?

В книжках главная героиня должна была обратиться к своему божеству или увидеть прекрасный сон и получить недостающие ей смелость и твердость характера – этакий карт-бланш на все, что она ранее считала невозможным для себя. И обязательно при этом остаться доброй, милосердной, нежной и далее по списку. Мне же вряд ли удастся провернуть такой фокус – божество не спешило даровать мне утешение и сверхспособности, а во снах таилась иногда угроза куда более страшная, чем наяву.